From my photo-collection

From my photo-collection

(see more photos in the section “Photo gallery”)

Leave a comment

Filed under Uncategorized

Центральная Азия: От «буферного» мышления к политике суверенитета

Видимо, из-за того, что внимание мира было в последние несколько недель приковано к западной части бывшего Cоветского Cоюза, события в южной его части оставались в тени. Так, остались мало замеченными прошедшие в Худжанде и Ташкенте два саммита ШОС: 1 апреля – на на уровне глав военных ведомств стран-участниц, и 28 марта – антитеррористической структуры ШОС. Между тем, эти два мероприятия могут стать веховыми по крайней мере в двух отношениях.

Новая старая политика

Во-первых, оба саммита выявили ту стратегическую концепцию относительно ближнего зарубежья, которой политическое руководство России стало руководствоваться в последнее время. Тот факт, что российский президент одержим ностальгическим желанием восстановить СССР в том или ином виде, не представляло большого секрета. И ранее он заявлял, что развал СССР был геополитической катастрофой ХХ века. А в рамках своей предвыборной платформы в 2011 г. он объявил курс на укрепление Евразийского союза: «Мы предлагаем модель мощного наднационального объединения, способного стать одним из полюсов современного мира и при этом играть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом».

Ожидалось только, что действовать он будет, опираясь, в основном, на дипломатические и экономические рычаги, а также соблюдение норм международного права, не принуждая, а заинтересовывая бывшие союзные республики в выгодах сближения с Россией и признания ее лидерства во внешнеполитических вопросах. Этот подход споткнулся на Украине. Когда аргументы от экономики, то бишь щедрые посулы по снижению цен на газ и выделению миллиардных льготных кредитов, не сработали, в Кремле очевидно наступило горькое разочарование в такого рода мягких методах убеждения. Наступило понимание того, что пора переходить к более весомым аргументам. Результатом чего стало скоропалительное проведение референдума на Крымском полуострове и не менее скоропалительное оформление Государственной Думой вопроса о его присоединении к Российской Федерации.

Наблюдатели сразу разглядели в этом шаге радикальную смену парадигм во внешней политике Кремля. Согласия однако не было относительно того, является ли этот поворот результатом эмоциональной реакции Путина на события в Украине или же он готовился к этой смене курса давно, основываясь на фундаментальных аналитико-стратегических разработках. Некоторые наблюдатели поспешили окрестить новый курс Кремля в отношении ближнего зарубежья «собиранием русских земель».

Но имеются ли основания именно так называть этот курс? Я думаю, имеются, хотя этот термин далеко не исчерпывает сути новой политики Кремля. В случае с «русским» Крымом вопросов нет: этот полуостров многими русскими националистами давно считался «своим». Да что там о националистах говорить. Даже вполне либеральный Михаил Горбачев благословил присоединение Крыма, назвав этот шаг исправлением «исторической ошибки».

Однако на саммите ШОС мы услышали из уст представителей министра обороны России интересную пропозицию, проливающую больше света на концептуальные схемы, которыми стал руководствоваться Кремль. Как сообщила «Независимая газета», «Россия и ее союзники по ШОС и ОДКБ после вывода из Афганистана международных сил создадут в его приграничных с СНГ районах некие буферные территориальные образования, которые будут препятствовать проникновению нестабильности из этой страны в другие государства».

На мой взгляд, Шойгу обнаружил ранее публично не артикулированное стремление Кремля использовать технологии создания «буферных» зон как барьер против распространения влияний внешних сил, которые Кремль полагает враждебными и угрожающими национальным (или неоимперским?) интересам России. Речь идет, прежде всего, о НАТО. Последний, по мнению Кремля, постоянно отодвигает свои границы на Восток, или, по крайней мере, стремится к такому расширению за счет пространства, которое Москва считает своим подворьем, то есть зоной своего влияния.

В принципе, эта концепция «буферных» зон уже опробована в случаях с Приднестровьем, Абхазией и Южной Осетией, инкорпорацию которых в лоно российской политики вряд ли можно квалифицировать как «собирание русских земель». Ведь большинство населения этих территорий – не русские. С точки зрения российской стороны, экспансия в этих случаях оправдывалась защитой нерусских национальных меньшинств, которые тяготели к России как гаранту своих прав и интересов.

Таким образом, по охвату практик и инструментов воссоздания империи концепция «буферных» зон оказывается более широкой, чем «собирание…». Эта концепция включает в себя как собственно «собирание русских земель», так и ссылку на защиту интересов национальных меньшинств (или же малых государств от давления со стороны государств более крупных) как предлог для интервенций под флагом миротворческих миссий. Сюда также относится ссылка и на фактор «стабильности» и внешних угроз.

Здесь, конечно, трудно провести грань между неоимперскими интересами России и миссией по защите легитимных прав этнических меньшинств на территории стран ближнего зарубежья. Есть опасения, что обоснование для интервенций России во внутренние дела этих стран будет носить довольно произвольный характер, в зависимости от патрон-клиенталистских и геостратегических соображений. Каких именно соображений, в предельной степени откровенно озвучил идеолог неоимперского курса Кремля политолог Александр Дугин. Он, правда, использует другое название для «буферных» зон обозначая их «зонами стабильности». Такие зоны, по его мнению, должны создаваться на периферии Евразии, на что Россия якобы имеет неоспоримые права. В частности, проецируя эту позицию на Азербайджан, он предупреждает:

«Я много раз говорил одну важную для Азербайджана вещь – единственным гарантом территориальной целостности всех постсоветских государств является именно Россия. Если Россия не захочет быть гарантом территориальной целостности этих государств – то их территориальная целостность будет нарушена. Пока Россия поддерживает юридические требования Азербайджана на Карабах. Стоит только попытаться начать искать нового «старшего брата» за пределами России, то разрушится все. Разрушатся Азербайджан, Армения, Молдова, как разрушились Грузия и Украина. При конфронтации с Москвой ни одно постсоветское государство существовать в нынешних границах не будет. Оно будет существовать в других границах, значительно меньших, чем сейчас. Причем, как де-юре, так и де-факто».

Новый Шелковый путь или обратно к гражданской войне?

Вторым знаменательным аспектом упомянутого саммита ШОС стало озвученное Шойгу сообщение о том, что, согласно концепции «буферных» мини-государств, «Россия и Китай проведут в 2014 году в Афганистане совместную пограничную операцию». Этот план, по мнению Шойгу, следует рассматривать как ответ ШОС на угрозы для стабильности в регионе Центральной Азии, усиливающиеся в связи с ожидаемым к концу 2014 г. уходом международных сил из Афганистана. И здесь прикладное значение концепции «буферных зон» выступает во всей своей красе. Шойгу предложил ни больше ни меньше, как создавать эти зоны на территории не стран-членов ШОС, а Афганистана. Так, как это старался делать в свое время Ташкент, оказывая прямую финансовую и военную поддержку режиму Абдул-Рашида Дустума.

Мы прекрасно помним, чем закончилось правление Дустума в северном Афганистане: в 1998 году талибы овладели провинциями Джаузджан и Балх, включая город Шибарган, где располагались ставка Дустума и его авиация. Боевые действия приблизились границам Узбекистана, а талибы вышли на берег Аму-Дарьи. Тогда Ислам Каримов вынужден был вступить в прямые переговоры с новой властью в Кабуле, заявив осенью 2000 г., что Ташкент готов идти на диалог с движением «Талибан», если оно будет контролировать ситуацию в Афганистане. Вслед за этим Каримов произнес довольно мудрые слова, которые пора сегодня вспомнить и применить к сегодняшним реалиям: «Нам может не нравиться движение “Талибан”, но это сила, с которой нельзя не считаться. Нам не нужно противостояние с Афганистаном. Мы никогда не хотели и не допустим, чтобы нас втянули в противостояние с этой страной. Мы будем делать все, чтобы это исключить».

Вернуться обратно к политической жизни и к нынешнему своему положению Дустум смог только благодаря вторжению в Афганистан, которое США предприняли в качестве ответа на террористическую акцию Аль Каиды в США в сентябре 2001 г. Тогда Дустум оказался нужен международным силам в качестве союзника в борьбе с талибами, которые отказались выдавать американцам Бен Ладена и его сеть в Афганистане.

Но сегодня США вряд ли будут благосклонно относиться к новым вызовам со стороны Дустума в адрес Кабула. Наоборот, сегодня США и силы НАТО делают ставку на укрепление центрального правительства Афганистана. Последнее же с явным недовольством относится к любым попыткам Дустума опять играть в сепаратизм. Эта линия Дустума не сработала в конце 90-х годов и тем более не сработает сейчас, когда власть в Кабуле значительно окрепла. Благодаря массированной помощи со стороны США и других стран Запада Кабул уже располагает весьма внушительными и боеспособными вооруженными силами, включая 240-тысячную армию, 10-тысячный контингент коммандос и 1000 спецназовцев. Вооруженные силы Афганистана хорошо моторизованы, вооружены и располагают 23 тыс. бронемашин, более чем 56 военными вертолетами и сотней военных самолетов. Добавим сюда значительное количество американской военной техники, оставляемой Афганистану после ухода основного воинского контингента НАТО из этой страны.

Те, кто попытается создавать квази-государственные «буферные» режимы на Севере Афганистана, которые бы противостояли Кабулу, должны принимать во внимание новые реалии. Такие попытки могут спровоцировать новый виток гражданской войны в Афганистане, и как следствие – привести к дестабилизации в самой постсоветской Центральной Азии.

Пока неизвестно, в чьих руках в конечном итоге будет оставаться контроль над Кабулом, нынешнего режима или талибов. Но как талибы, так и нынешнее правительство в Кабуле воспримут планы по созданию «буферных» мини-государств на территории Афганистана как вмешательство в их внутренние дела и могут предпринять ответные действия. Для начала в таком случае следует ожидать поддержки Кабулом диверсионных операций Исламского движения Узбекистана (ИДУ) на территории стран Центральной Азии. А это создаст порочный круг зависимости Центральной Азии от военной поддержки со стороны России, что позволит ей завершить восстановление полного стратегического контроля над всем регионом. Как следствие, страны региона будут низведены к статусу бухарских эмиратов, чьи правители вольны вести какую угодно внутреннюю политику, но во внешней должны слушаться и повиноваться Москве.

Центральная Азия перед выбором

На протяжении почти всего постсоветского периода Центральная Азия была ареной скорее соперничества, чем тесного сотрудничества между странами региона. Сегодня как никогда эта разобщенность, многочисленные нерешенные вопросы и трения во взаимоотношениях между ними ставят под угрозу само их существование как суверенных государств. Например, Ташкент часто видел отстаивание своих интересов в ослаблении своих соседей, чей политический и экономический курсы он считал неугодными для Узбекистана. В результате те превратились в верных сателлитов Москвы как противовес давлению со стороны Ташкента. И что от этого Узбекистан выиграл в конечном итоге?

Убежден, что в долговременных интересах Узбекистана было бы иметь соседей с развитой экономикой и нерушимым суверенитетом. Так, слабый Таджикистан, опасаясь угрозы экономического и военного шантажа со стороны Узбекистана, будет постоянно искать патронажа в лице России и соглашаться на ее военное присутствие. Газовый шантаж уже привел к твердому намерению Таджикистана завершить строительство Рогунской ГЭС и запустить ее как можно скорее. Военное присутствие России даже может усилиться, если Москва уговорит Душанбе согласиться на использование ее территории для транспортировки оружия таджико-узбекским группировкам на Севере Афганистана.

В свою очередь, Афганистан, вновь ввергнутый в гражданскую войну (к чему может привести вмешательство сил ШОС в его внутренние дела) – тоже не в интересах Узбекистана, да и всей Центральной Азии. Помимо того, что боевые действия будут приближены к границам региона, Узбекистан и его соседи лишатся возможностей развивать выгодные экономические отношения с Кабулом, например, получить многомиллионные контракты на строительство железных дорог. У Афганистана есть деньги на подобные проекты развития. Еще в 2012 западные страны обязались потратить на развитие экономики и государственных институтов Афганистана 16 миллиардов долларов США сроком до 2015 года. После этого финансирование должно продолжиться. Не трудно предсказать, что значительная доля финансирования пойдет на развитие инфраструктуры, которая малоразвита на сегодняшний день.

Развитая транспортная инфраструктура Афганистана, создание которой возможно только при наличии стабильности в стране, в конечном итоге позволит странам Центральной Азии получить выход к морским портам через территорию Афганистана. Нет необходимости говорить о том, какое значение это имело бы для торговли и экономического развития региона.

Уместно напомнить, что в свое время российский востоковед и историк Василий Бартольд указал на причину экономического упадка Центральной Азии – он начался с упадка Шелкового пути, что, в свою очередь, было вызвано возросшим значением морских путей для мировой торговли. Не пора ли странам региона извлекать исторические уроки?

Нужен ли вообще суверенитет?

Некоторые представители гражданского общества республик Центральной Азии вполне закономерно задаются вопросом, а стоит ли вообще поддерживать идею суверенитета. Ведь тот «суверенитет», торый мы наблюдали в постсоветский период, на практике вылился в суверенитет правящих элит, их право угнетать свой народ и лишать его голоса.

Такой «суверенитет» действительно опостылел многим. Из-за чего значительная часть населения стала задумываться, а не лучше ли вернуться обратно в СССР. Пусть мол Россия опять нас завоюет, может, тогда заживем получше. Ведь в самой России уровень жизни, да и степень гражданских свобод существенно выше, чем в странах Центральной Азии. Но этот, казалось бы очевидный шаг к лучшей жизни на самом деле является иллюзорным решением местных проблем. СССР в прежнем виде уже невозможно воссоздать, как невозможно войти дважды в одну и ту же воду. Нет уже той идеологии эгалитаризма, нет того цемента, который спаивал вместе народы, населяющие огромную страну. А есть рост этнического национализма, ксенофобии, социального расслоения, есть власть олигархов, бегство капиталов, отмывание денег в невиданных ранее масштабах и безбрежное море коррупции. Какую такую общность из всего этого можно спаять? На каких основаниях?

С другой стороны, скептицизм в отношении реставрации империи вовсе не означает отрицания необходимости для Центральной Азии в сохранении тесных связей с Россией, если такие связи строятся на базе реального, а не фиктивного суверенитета каждой из сторон.

Многим видится фатально неизбежным сведение выбора, имеющегося в наличии у народов Центральной Азии, только к двум опциям – новой империи или статус-кво. Но возможен ли третий путь? На мой взгляд, возможен, если мы внесем ясность в вопрос о суверенитете. До сих пор эта идея была отдана либерально мыслящим гражданским обществом на откуп ура-патриотам, этно-националистам и правящим кликам. Последние же эксплуатировали ее в своих интересах. Отворачиваясь от идеи суверенитета, гражданское общество только оказало себе медвежью услугу. Теперь, как никогда, возникла необходимость перехватить инициативу в этом вопросе, но переформулировать дискурс, поставив вопрос о реальном суверенитете. Что я под ним понимаю?

Думаю, он невозможен без четырех составляющих – суверенитета народа, суверенитета территории, суверенитета центрального правительства и суверенитета соседей. Истина заключается в том, что нельзя добиться реального суверенитета, исключив хотя бы одну из этих составляющих. Каждая их них – это как одна из четырех ножек стола: уберешь одну ножку и стол развалится. Попытаюсь кратко обосновать необходимость каждой из них.

Если Вы не гарантируете и не обеспечиваете суверенитета народа, то правительство лишается поддержки, необходимой для отстаивания суверенитета страны. Вы закончите тем, что мы имеем сейчас, когда оказавшись в отчаянном положении, народ, или его часть, оказывается индифферентной к идее независимости и ностальгирует по имперскому прошлому. Да и нынешняя правящая элита, если надавить на нее, легко откажется от национальной независимости в обмен на сохранение власти, пусть эта власть и будет ограничена рамками внутренней политики. Я не думаю, что если восстановится империя, народ получит суверенитет. Сейчас народ стонет под одним прессом, но окажется под двойным.

Далее, если нет суверенитета центрального правительства, то некому будет мобилизовать население и ресурсы для защиты суверенитета страны. Это тоже незаменимая «ножка стола».

Нет суверенитета территории, тогда вы закончите бардаком, когда неясно, какой юрисдикции подчиняться.

Наконец, не уважая и не помогая укреплять суверенитет соседей, вы настраиваете их против себя, приобретаете врагов, которые будут искать союза с силами, которым не очень нравится ваш суверенитет. Если мы принимаем этот принцип к руководству, то должны отправить на свалку все концепции «буферных» зон как авантюристические и провокационные, которые только работают против вашего же суверенитета.

Хотим ли мы такого суверенитета, именно в таком формате? Я полагаю, многим он был бы по душе, но я оставляю это в качестве предмета для дальнейшего обсуждения.

Leave a comment

Filed under Uncategorized

О дискуссии вокруг хлопкового сектора Узбекистана

Дискуссии вокруг хлопкового сектора Узбекистана вспыхивают всякий раз, как только начинается сезон сбора хлопка и власти Узбекистана в принудительном порядке сгоняют сотни тысяч граждан для работы на хлопковых плантациях. Те, кто отказывается ехать или не выполняет дневную норму, ждет или наказание (увольнение с работы или учебы) или же вынуждены откупаться, платя из своего кармана за наем мардикоров вместо себя.

Непосредственным поводом для этого эссе послужила одна из таких дискуссий, возникшая на Facebook 28 сентября 2013 [1]. В ходе нее высказывались разные, порой противоволожные точки зрения, в том числе и о моральной стороне явления. По-моему мнению, в этом вопросе двух мнений быть не может: то, что происходит в хлопковом секторе Узбекистана, есть современная форма рабства (ее можно определить как сезонное рабство), если понимать под рабством принуждение человека к чему-то, каким-то действиям, распоряжение им против его согласия и воли.[2]

Некоторые дискуссанты выражали сомнение в том, что с отменой принудительного труда, детский труд полностью исчезнет. На самом деле, если отменить принудительный труд, оркестрируемый государством, то детский труд, конечно, полностью не исчезнет, но он перейдет из сферы государственного принуждения в семейную сферу. В большинстве экономически малоразвитых стран дети часто привлекаются родителями для работы, но  причиной этому является бедность, преодолеть которую одним волевым решением невозможно. В Узбекистане к детскому труду, который существует на семейном уровне, добавляется государственная политика принудительных работ. С отменой этой политики в фермерских и дехканских хозяйствах дети, конечно, будут привлекаться родителями к труду, но скорее всего во внеурочное время и в гораздо меньших масштабах, чем сейчас.

Развалятся ли хлопковый сектор и экономика в целом, если государство лишится дармовой рабочей силы? Конечно, нет. Узбекистан с Туркменистаном – единственные хлопкосеющие страны, которые применяют принудительный труд. Во всех остальных хлопковое производство расширяется и приносит прибыль. Прибыль кому – вот в чем вопрос. Там фермеры, а не правящая верхушка, получают прибыль, в Узбекистане – только правящая элита. Фермеры же оказываются в долгах. По данным, которые я получил напрямую из одного из экономических ведомств страны, уровень кредиторской и дебиторской задолженности в хлопковом секторе самый высокий из всех отраслей экономики. Суды завалены делами о просроченных задолженностях хлопковых фермеров перед государством и поставщиками. В других странах их давно объявили бы банкротами, однако в Узбекистане этого не делают, так как иначе хлопок было бы некому выращивать. Многие фермеры, по данным исследований, рады бы отвязаться от своих хозяйств и податься в Россию, где они могли бы хоть что-то заработать. Да их не пускают, грозя конфискацией их жилья. Так что государство обдирает их до нитки, но не доводит дело до банкротства. Та же самая история была с колхозами и совхозами, многие из которых годами оставались должниками, но продолжали функционировать, выращивать хлопок и получать субсидии государства и банковские кредиты. С тех пор мало что изменилось: фермеры сегодня – это по сути те же бригадиры совхозов, только на относительном хозрасчете. Советская форма госкапитализма сменилась на пост-советскую, только более жесткую и жестокую. Есть, конечно, процветающие фермеры, но это, как правило, приближенные к местным элитам, их родственники и друзья. У этой привелигированной части фермеров лучшие земли, лучший доступ к воде, поблажки в выращивании более прибыльных культур, а значит больше дохода. Для большинства же узбекских фермеров хлопок при нынешней системе  не просто прибылен, но убыточен. Он мог бы стать рентабельным, если бы была демонтирована командно-административная система. В Турции, Бразилии, некоторых африканских странах в последнее время хлопковый сектор рос и в отличие от Узбекистана приносил прибыль фермерам. В других странах неуклонно растет урожайность хлопкового сектора. В Узбекистане, в отличие от них, урожайность остается годами на прежнем уровне, земли нещадно эксплуатируются, расширяются площади засоленных земель.

Это положение вещей безусловно является пережитком советской командно-адмиристративной экономики, от которой Узбекистан до сих пор не отказался, по крайней мере, в хлопковом секторе, да и в зерновом тоже. Верхушка, конечно, получает с каждого производственного цикла какую-то валютную выручку, но очень дорогой ценой для общества, для экономики страны и ее развития. Оптимальной эту систему никак нельзя назвать.

Некоторые полагают, что если дать фермерам экономическую свободу, то сократятся посевы хлопка. Я думаю, они правы. Но что в этом плохого? Да, сократятся, поскольку, освободившись от железных оков принудительной квоты и принудительной монокультуры, сельское хозяйство пойдет по пути диверсификации, что только на пользу сельскому хозяйству,  экономике в целом и развитию страны.

Другие полагают, что проблему принудительного труда можно решить только путем механизации сбора хлопка. Это глубокое заблуждение. Развитие технологий и механизацию труда нужно приветствовать, но во всем мире только две хлопкосеющие страны (США и Австралия) полностью собирают свой хлопок машинами. Остальные хлопкосеющие страны используют ручной труд при сборе хлопка, наряду с машинами, и ничего, расцветают и получают прибыль, без тотальной механизции, но и без принудительного труда. Но и в тех двух развитых странах механизация – это частично результат дотаций со стороны государства. В развивающихся странах говорить о полной механизации в кратко и средне-срочной перспективе нереально и просто утопично. Эта цель может быть достигнута постепенно, по мере концетрации капитала в руках частного бизнеса или кооперативов, роста стоимости труда, когда станет выгодней применять машины, чем ручной труд.

Наконец, некоторые полагают, что государство вынуждено использовать принуждение, чтобы снизить себестоимость производства хлопка. На самом деле, при нынешней порочной командно-административной системе, издержки этого производства превышают реальный доход, причем как на уровне отдельного фермерского хозяйства, так и на уровне всей экономики и общества в целом. Речь идет как о прямых, так и косвенных издержках.

Прямые издержки связаны с низкой урожайностью, ростом засоленности земель, кредиторско-дебиторской задолженностью в хлопковом секторе, которая ведет к  диспропорциям в экономике и финансовом балансе страны.

Косвенные издержки – это недополученное образование, его низкое качество, неоказанные услуги, ухудшение здоровья населения, снижение оборота в торговле и бизнесе во время сезона сбора хлопка, это выворачивание карманов граждан, вынужденных нанимать мардикоров за свой счет.

Эти издержки не сказываются на цене хлопка, так как списываются на других – на граждан, которые из своего кармана спонсируют хлопковое производство, на бизнес, который к хлопку никакого отношения не имеют, а также на само государство, точнее государственный бюджет – в виде недоплаченных налогов и долгов перед поставщиками (так как фермеры не в состояни их оплатить).  Дело в том, что валютная выручка от экспорта хлопка концетрируется во внебюджетном Сельхозфонде при Министерстве финансов, который совершенно не подконтролен обществу. Таким образом, идет перекачка средств из госбюджета в неподотчетные обществу фонды, тем самым сокращая доходную часть госбюджета и, соответственно,  возможности государства финансировать социальные программы.

Все эти издержки не указываются, а скрываются в  отраслевом и совокупном балансах . Я не говорю уже о том, что страна в целом отбрасывется назад в своем экономическом и социальном развитии, происходит процесс ее демодернизации, и все из-за того, что кучка правителей получает в год на руки от 300 до 500 миллионов долларов «чистой» выручки, пряча ее от общества в внебюджетных фондах.

На что же эта выручка тратится? Львиная доля идет на оплату репрессивного аппарата, без которой эта система принудиловки просто не будет работать. Это создает порочный круг.

В чем же выход? Совершенно неверна точка зрения, согласно которой государство должно повысить цены на закупку хлопка. Само по себе повышение цен ничего не даст, так как монополисты-поставщики просто взвинтят свои цены, тем самым, сведя на нет эффект повышения закупочных цен.

Вывод из этого прочного круга видится в демонтаже всей командно-административной системы и замены ее на систему экономических стимулов, что означает:

  • Отмену принудительных квот и принуждения фермеров к выращиванию тех культур, которые государство считает нужным. Пусть фермеры сами решают, что сеять на своей  земле.
  • Либерализацию рынка услуг и поставок в хлопковый сектор, поощрение конкуренции между поставщиками кредитов, горючего, семян, удобрения и химикатов, техники и машинно-тракторного сервиса.
  • Либерализацию системы закупок и переработки хлопка, ликвидацию монопольного положения Узхлопкопрома, поощрений частных инвестиций в этот сектор экономики.

В чем тогда заключается роль государства? Должно ли оно полностью отстраниться от дел в хлопковом секторе? Никоим образом. Но оно должно перестать играть роль менеджера, сосредоточившись на вопросах регулирования, посредством установления налоговых ставок, правовых норм, создания конкурентной среды, борьбы с монопольными тенденциями,  создания системы защиты интересов и трудовых прав населения, переобучения как самих фермеров, так и занятых в хлопковом секторе, поддержания инфраструктуры, особенно в водо-хозяйствейной сфере,  наконец, побуждения производителей к следованию экологическим нормам.

Для осуществления этой реформы нужна политическая воля.  На сегодняшний день таковой не наблюдается в нынешнем правящем режиме, который предпочитает статус-кво курсу реформ. Вся система переживает институциональную стагнацию, и никто не берет на себя ответственность, чтобы хоть что-то в этой системе изменить. К сожалению, и имеющаяся политическая оппозиция не демонстрирует реформаторского видения. Остается надеяться на то, что при смене режима власть попадет в руки людей, которые понимают необходимость в реформах и готовы действовать соответствующим образом.


[1] http://www.facebook.com/sergey.abashin, 28 сентября 2013 г.

[2] Если, конечно, речь не идет о военнослужащих и тюремных заключенных.

12 Comments

Filed under Central Asia, Child labour, Cotton, Development, Forced labour, Reforms, Uncategorized, Uzbekistan

Станут ли узбеки титульной национальностью России? Анализ итогов российской переписи 2002 и 2010 гг.

Вопрос, вынесенный в заголовок, отражает идущие порой острые дискуссии о будущем России, ее этническом составе в связи с ростом трудовой миграции из Центральной Азии. Читая некоторые посты в Фейсбуке, однажды натолкнулся на высказывание дискуссанта из России, который утверждал, что еще немного и «азиаты» якобы станут титульной нацией в это стране.  Думают ли так же и другие российские граждане? Во всяком случае, опросы населения показывают, что значительная их часть озабочена ростом трудовой миграции, особенно из Центральной Азии.  Согласно опросу общественного мнения, результаты которого были озвучены  ВЦИОМ 7 августа 2013 г., 74% россиян считают большое количество приезжих из других стран отрицательным явленияем.[1] Поэтому указанные выше высказывания в социальной сети ложатся иногда на благодатную почву.

Вообще, постановка вопроса о титульных национальностях продиктован двумя обстоятельствами. Во-первых, эта тема горячо обсуждается в обществе и именно в качестве таковой, как явление, факт общественного сознания, или, выражаясь языком Фуко – как реально существующий общественный дискурс, ее нельзя просто отмести и игнорировать.  Во-вторых, постановка вопроса о титульных национальностях  задана самим наследием советской национальной политики, которая пыталсь балансировать между этноцентристским принципом формирования союзных и автономных республик и областей, с одной стороны, и принципом интернационализма, советским патриотизмом и лидирующей ролью русского народа и культуры, выступающих в роли старшего брата по отношению к другим, малым национальностям, [2] с другой.  Ирония истории заключается в том, что после развала СССР эта система сдержек и противовесов в национальной политике была совершенно разрушена, в результате чего джин этно-национализма была выпущен на свободу и стал доминирущей политической силой и главным источником легитимости правящих режимов на пост-советском пространстве.  Не только на социальном уровне, но и в публичной политике и  прессе зазвучали призывы типа «Россия для русских» или «Кыргызстан – для кыргызов». При этом тезис о титульности, как никогда раньше, стал предметом заботы для правящих элит в некоторых пост-советских государствах, например, в Казахстане, где казахи до распада СССР собственно и не составляли абсолютного большинства населения. Чтобы решить этот «недостаток» легитимности, власти Казахстана приняли амбиционную программу возвращения на родину оралманов (казахов-репатриантов), выделив на это значительные ресурсы.  В результате, было переселено более 750 тыс этнических казахов из других стран.[3]

В советский период для русского населения и руководства Российской Федерации вопрос о статусе русских был одним из наименее актуальных.  Факт того, что этнические русские (а также обрусевшие украинцы и белорусы) преобладали в составе политического руководства страны,  занимали должности вторых секретарей партийных комитетов республиканского, областного и городского уровней в национальных республиках и областях, а русский язык занимал господствующие позиции в центральных и местных СМИ, научной литературе и делопроизвостве,  вселял в них достаточную уверенность в  настоящем и будущем. Ситуация резко изменилась с развалом СССР, после которого русское и русскоязычное население бывших союзных республик стало массами эмигрировать назад в Россию, почувствовав себя неуютно на фоне новой волны национализма и упадка уровня жизни в бывших российских окраинах.  Этот процесс не мог не привести к обострению уже немного позабытого чувства национальной идентичности среди русских. Вновь это чувство стало усиливаться  в последние несколько лет на фоне стремительного роста трудовой миграции из бывших союзных республик, особенно из мусульманской Центральной Азии. Вопрос о статусе русских и всего «русского» в самой России, который никогда ранее не являлся предметом озабоченности для большинства населения, вдруг стал широко дебатироваться в кулуарах и в прессе.

Забегая вперед, скажу сразу: анализ данных переписи и других источников показывают, что хотя рост трудовой миграции из Центральной Азии налицо, и узбеки составляют ее самую многочисленную армию, ни им, ни другим представителям этого региона не светит стать титульной нациальностью России. Даже мигранты из Центральной Азии в целом не станут большинством, абсолютным или относительным. В обозримом будущем, доля русских в этническом составе населения врядли опустится ниже 70%, обеспечивающих русским абсолютное большинство. Что касается мусульман, даже взятые в целом, они не станут даже относительным большиством.

В то же время, нельзя не отметить, что в силу низкой рождаемости доля русских неуклонно сокращается, с 80% в 2002 г. до 78% в 2010. Если экстраполировать этот темп убыли русского населения (-4.2% в течение 8 лет, предшествующих последней переписи) на будущее, то получится, что в 2018 г. их доля составит 76%, а еще 8 годами позже, в 2026 г., – 74%. Аналогичные убыль и сокращение доли в этническом составе наблюдается у украинцев (с 2% в 2002 до прогнозных 0.6% в 2026 г.) и у белоруссов (0.6% и 0.2% соответственно). Сокращается, хотя гораздо более медленными темпами, доля татар (3.8% и 3.5% соотвественно), башкиров (1.15% и 1.0%) и чувашей (1.13% и 0.8%).[4]

table 1

Совсем другая картина наблюдается с представителями Центральной Азии,  прежде всего узбеками, таджиками и кыргызами.  Согласно данным переписи, их численность, а значит и доля в составе населения, стремительно растет. Так, между 2002 и 2010 годами доля узбеков увеличилась чуть ли не в два с половиной раза, кыргызов – более чем в три раза, таджиков – более чем в полтора раза. Если экстраполировать этот темп роста на следующие 16 лет, то доля этих народностей возрастет в целом с 0.4% в 2010 до 2.4% в 2026 г. Подчеркнем, что эти расчеты основаны на данных переписи.

table 2

chart 01

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вопрос, однако, заключается в том, насколько можно доверять этим данным. Если в части данных коренных народов России статистику переписи  можно считать достаточно достоверной, то к статистике выходцев из Центральной Азии следует относиться осторожно и, если делать какие-то выводы, то с оговорками. Для этого имеются по крайней мере две следующие причины.

Прежде всего, зафиксированный рост числа узбеков во многом объясняется возрастающим притоком трудовых мигрантов, большинство из которых через какое-то время возвращаются на родину. По принятой последними переписями методологии в число лиц, охватываемой переписью, то есть тех, кого следует относить к постоянному населению  (а именно «постоянное население» она фиксирует), помимо постоянно проживающих в России сюда входят и лица, временно (менее 1 года) находящиеся на территории Российской Федерации. Таких в 2010 г. было зафисксировано 489 тыс. человек. Очевидно то, что это прежде всего трудовые мигранты, которые приезжают как минимум на сезон (а это минимум на три месяца) и таким образом становятся на момент их пребывания там частью этого «постоянного населения».

Переписью 2010 г. было зарегистрировано 289,862 узбеков.  Эта цифра видимо включает в себя следующие суб-категории: а) тех узбеков, кто получил российское гражданство (или был гражданином  уже давно);  б) тех, кто имеет вид на жительство; в) тех, кто имеет разрешение на временное проживание (дается сроком до 3-х лет); г) сезонных трудовых мигрантов (эта категория может пересекаться с категорией в) и других.  Пропорции тех и других в общем числе узбеков, зарегистрированных переписью, мне не известны. Свет на этот вопрос могли бы пролить более близкое ознакомление с базой данных переписи, а также данные из других источников.  Но сравнивая эту цифру со статистикой миграции, можно с уверенностью утверждать, что далеко не все трудовые мигранты, которые находились на момент переписи на террритории России, были ею охвачены. И это не удивительно. Как справедливо отметил российский демограф Дмитрий Богоявленский , «перепись, очевидно, просто не замечает значительного числа людей, уклоняющихся от нее. Это, главным образом, иностранные мигранты…». [5]

И все же с данными переписи по узбекам (также как и по другим центрально-азиатским народностям), хоть и с оговорками, но  работать можно. Так, можно с уверенностью утверждать, что в реальности численность узбеков, которых можно было бы отнести к постоянному населению в России, является большей, но никак не меньшей, чем это зарегистрировано переписью. Поскольку только одних трудовых мигрантов из Узбекистана в том же году, а также до и после, было гораздо больше.  Согласно официальным данным, озвученым главой Федеральной Миграционной Службой Константином Ромодановским,  в 2009 г. в страну из Узбекистана приехало 1.5 млн мигрантов, включая «легальных» и «нелегальных».[6]  Согласно данным ФМС, видимо полученным в результате регистрации лиц, ставших на на миграционный учет, по состоянию на на 29 августа 2013 г.,  в России находилось 11,297,782  иностранных гражданина, из них более одного месяца – 86%. Можно утверждать, что асбсолютное большинство этих 86% – это трудовые мигранты.  Приводим ниже численность представителей Центральной Азии, вставших на миграционный учет по состоянию на август 2013 г.:

мужчин

женщин

всего

Более одного месяца *)

Кыргызстан

358,020

216,247

574,267

493,870

Таджикистан

1,052,295

178,165

1,230,460

1,058,196

Узбекистан

2,285,774

419,078

2,704,852

2,326,173

Всего

3,696,089

813,490

4,509,579

3,878,238

*) получено путем экстраполяции указанных выше 86% на данные этнические группы. Поэтому цифры в этой колоне носят вероятностный характер.

Эти данные позволяют сделать вывод о том, что реальное число трудовых мигрантов из Узбекистана по состоянию на август 2013 г. находилось в районе 2 – 2.3 млн человек. Это почти в 9-10 раз больше того числа узбеков, которые были зарегистрированы переписью 2010 г.

Как было отмечено выше, в числе 289,862 узбеков, зафиксированных переписью, наверняка есть доля и тех, кто получил вид на жительство или стал российским гражданином. Эта доля мне неизвестна, но очевидно, что численность узбеков, которые решили осесть в Росии навсегда и даже получить гражданство, также растет с каждым годом. Это происходит потому, что немало узбеков избирают переезд в Россию или оседание там как результат своего стратегического выбора. Точной статистики этой категории узбеков не имеется, но данные исследования, проведенного Центром социальных исследований в Санкт-Петербурге,[7] а также ряд материалов прессы об индивидуальных слуаях могут косвенно свидетельствовать о наличии указанной тенденции. Причины этого потока переселенцев как экономические, так и социальные, включая религиозные. Экономические причины очевидны: уровень жизни в странах Центральной Азии, за исключением Казахстана, на порядки ниже российского. Кроме того, и это для непосвященных может звучать парадоксально, в России узбеки (да и таджики) испытывают гораздо большую свободу вероисповедения и имеют возможность свободно посещать мечети без страха быть за это репрессированными.

Сам факт того, что все-таки переписью удалось зарегистрировать те 289,862 узбеков, говорит о многом, в частности, о том, что достаточно высокая их доля просто не боялась быть опрошенными и чувствуют себя более или менее уверенно во взаимоотношениях с официальными органами. Это может быть объяснено тем, что большинство этих опрошенных (или их значительное число) – это как раз таки те самые узбеки, которые  переехали в Россию на постоянное место жительства. Но даже если бы все из этих 289,862 узбеков являлись гражданами России или имеющими вид на жительство, то все равно, они (сами или в совокупности с другими представителями Центральной Азии) никак не могут в обозримом будущем претендовать на статус титульной национальности. Те же из узбекских мигрантов,  кто не был охвачен переписью, врядли будет задерживаться на территории Росии надолго, скажем более чем на два года. Их ждут дома семья, дом и соответствующие обязательства.

Таким образом, нет смысла сравнивать численность выходцев из Центральной Азии с русскими. Но имеет смысл сравнивать их с другими, более малочисленными  этническими группами. Здесь картина получается совсем иной. Так, приведенные мною тренды динамики численности в 16-летней перспективе показывают, что доля узбеков  к 2026 г. превысит долю украинцев  почти в два раза, а белорусов – в 6 раз. Опять таки, это справедливо при предположении о том, что большинство зарегистрированных 289,862 узбеков осели в Росии надолго.

chart 1

 

 

 

 

 

 

Интересные выводы следуют и из сравнения численности узбеков с другими кореными народностями России, например с татарами, башкирами и чувашами. К 2026 г. доли численности этой группы и узбеков будут сопоставимы. Численность татар будет оставаться большей (3.5%) по сравнению с узбеками, но узбеков станет больше, чем башкир (1.2% против 1.0%) и чувашей (1.2% против 0.8%). Что же из этого следует?

Надо иметь в виду, что в отличие от татар,  башкир и чувашей, у узбеков, как и других представителей Центральной Азии, не будет своих государственных представительных органов, не будет своих административно-территориальных образований. Поэтому неизвестно, кто, какие структуры будут представлять их интересы.  Это прежде всего потому, что врядли можно ожидать скопления узбеков (как  других центрально-азиатов) в каком-то одном определнном месте, хотя конечно, их доля высока в Москве и Санкт-Петербурге, но и там они рассредоточены по всему городу.  Тем не менее, вопрос о представительстве станет неизбежным вля властей.

Смогут ли эволюционировать существующие в России этно-культурные центры узбеков, таджиков  и кыргызов в структуры, которые бы, с одной стороны, участвовали в процессе адаптации и интеграции центрально-азиатов в ткань российского общества, а с другой стороны, помогали бы решать их проблемы?  Некоторые из них уже пытаются играть такую посредническую роль, например, узбекский культурный центр в Казани. Как сделать так, чтобы эти структуры избежали коррупции и не способствовали сегрегации узбеков в замкнутые сообщества, живущие по своим неписанным законам?  Тут возникает множество вопросов, над которыми стоит уже сейчас задумываться властям, учитывая тот факт, что центрально-азиаты прибывают в Росиию из мало знакомой для россиян социально-культурной среды.

Думается, избежать конфликтов и напряжений в процессе переселения, коренизации и адаптации  народностей Центральной Азии в России врядли удастся. Но эти напряжения можно локализовать и минимизировать разумной и взвешенной политикой.  В этом отношении полезно было бы обратиться к опыту других стран со схожими этническим профилем, тенденцями и проблемами, прежде всего, Франции и Великобритании. В Британии, по данным офиса национальной статистики,  доля  выходцев из Азии насчитывала в 2011 г. 7.5%,[8] включая индийцев, пакистанцев, и других. Мусульман в том же году насчитывалось 2.7 миллиона  или 4.8%.[9] Цифры вполне сопоставимые с российскими.

Почему я заостряю вопрос именно о мусульманах? Потому что вопрос интеграции мусульман в общество с европейскими традициями и общественными нормами стоит остро и в России, и в Британии, и во Франции.  Но учитывая то, что многие мусульмане из Азии иммигровали в Британию достаточно давно и уже живут там во втором и даже третьем поколениях, то сегодняшняя ситуация в этих странах Западной Европы показывает то, с чем может столкнуться Россия в не очень далеком будущем.  В Британии, как и в России, тоже имеет место исламофобия. Некоторые британцы, как и часть населения в России, задаются вопросом, а не станут ли мусульмане большинством в этой стране в обозримом будущем. Один из британских журналистов-блоггеров Vincent Cooper не так давно, в июне 2013 г. заявил, что к 2050 г., то есть через 37 лет, мусульимане якобы станут в Британии большинством.[10]  Однако эксперт телеканала 4 Patrick Worrall, проведя анализ демографических трендов, пришел к выводу о том, что к 2050 г. доля мусульман в Британии  врядли превысит 10% (не говоря уже о пороговых 50%).[11] Это не означает однако, что проблем сосуществования мусульман с местными белым большинством (именно такой термин, «белый», используется в Британии в отношении англичан, шотладцев, уельцов, и других белых европейцев) не существует.

В России стала чаще звучать озабоченность местных жителей, что значительно меняется облик российских городов, они внешне становятся менее «русскими», что вызывает у местных некоторое ощущение неуютности и дискомфорта. Так, на одна дама, участвующая в дискуссии на Фейсбуке,  высказала следующим образом свой дискомфорт: «Вы лично считаете, что с мигрантами у нас все ОК? Вот я, например, никогда не относила себя к националистам, даже наоборот, с какой-то брезгливостью относилась к этому набору идей. Но в последнее время почувствовала, что живя в своем городе, я чувствую себя не дома. Кругом чужая, громкая и назойливая речь (они не умеют говорить тихо), чужие недружелюбные лица, следящие за тобой сквозь чужой разрез глаз. Их стало слишком много. Они собираются в волчьи стаи, торчат возле нашего торгового центра у метро. Мне стало не по себе вечерами, когда я возвращаюсь домой. Не знаю, может быть Вам такая ситуация по вкусу, а мне вот – нет”.

В отличие от России, «белые» британцы уже свыклись с фактом сосуществования с выходцами из Азии, в том числе с мусульманами, и с тем, что те ведут отличный от белых образ жизни, выглядят по другому,  следуют своим обычаям. Внешний вид, мало знакомые ранее обычаи и модели поведения уже не вызывают идиосинкразии у большинства коренного населения, если только речь не идет о нарушении прав женщин – эта тема все еще дебатируется, – или о выступлениях радикальных исламистов.  В Британии существует множество мечетей и мусульманских ассоциаций, которые, пользуясь свободой ассоциаций и ассамблеи, представляют разные школы ислама и разные традиции, в зависимости от того, откуда мусульмане прибыли, из Пакистана, Индии, Бангладеш, Афганистана, Ближнего  Востока или Африки.  Только в одном Лондоне имеется 363 мечети,[12] в то время как в Москве только 4,[13] в результате чего тысячи мусульман в дни праздничных проповеденй вынуждены молиться на улицах и площадях, прилегающих к зданию мечети. Азиаты и мусульмане в Британии заняли важные сектора на местном рынке труда, в основном в сфере обслуживания, но их доля растет и среди «образованного» класса и профессионалов, а также малого, среднего и крупного бизнеса. Так,  можно встретить много лиц азиатских национальностей среди докторов, которые, кстати, просто сказочно оплачиваются в Британии.

Но ситуация в Британии, также как и во Франции, далеко не безоблачная. Июльские события 2005 г., когда группка исламских экстремистов совершила серию террористических актов в Лондоне, выявили наличие серьезного трнения между властями  и частью мусульманского населения, пусть и не представляющей его большинства. Трения были вызваны действиями британской армии в Афганистане и Ираке, что некоторые мусульмане восприняли как войну, объявленную всему мусульманскому миру.  При этом выразителями недовольства действиями Британской армии в некоторых мусульманских странах стали молодые, то есть те, кто уже родился и вырос в Британии и, казалось, должен быть интегрирован в систему британских ценностей, став лояльными гражданами. Нередки случаи, когда в мусульмнской семье, где родители были приверженными традиционному исламу, но при этом  ведущими достаточно секулярный образ жизни, дочки вдруг начинают носить хиджаб, иногда даже вопреки воле родителей, а некоторые парни оказываются под влиянием ассоциаций радикального толка. В Британии некоторые из этих радикальных ассоциаций действуют достаточно открыто, например, небезызвестная Хезб-ут-Тахрир, а  некоторые были запрещены совсем недавно.

Так, в ответ на убийство 22 мая 2013 г. в юго-восточном  районе Лондона солдата Drummer Lee Rigby  двумя выходцами из Нигерии, Министерство внутренних дел (Home Office) запретило две исламские организации, Minbar Ansar Deen, базирующуюся в Британии, и Boko Haram, базирующуюся в Нигерии.[14] Двумя годами раньше, в 2011 г., была запрещена организация Muslims Against Crusades (Мусульмане против  Крестового похода)[15],  а еще годом раньше – организация Islam4UK, которая была создана на базе ранее запрещенной al-Muhajiroun.[16]

Безусловно, эти радикальные организации никоим образром не представляют большинства мусульман, проживающих в Британии, и институтов их представляющих. В то же время ряд мечтей и мусульманских ассоциаций и, соотвественно, их члены находятся под достаточно сильным влиянием ислама консерватвного толка. Но между социальным консерватизмом  радикализмом все таки имеется существенная разница.  Отношение властей и большинства населения к деятельности мечетей остается достаточно терпимым, хотя после убийства Drummer Lee Rigby имел место ряд поджогов мечетей лицами, ассоциаированными с крайне правыми организациями, например экстремистской Лигой защиты Англии (England Defence League). Однако при всем наличии межэтнических трений и радикальных групп, основное большинство,  то есть те, кого относят к мэйнстриму в обществе  и политике, остаются в рамках политической корректности.

Думаю, в России ситуация будет складываться аналогичным образом. Большинство мусульман там исповедует и будет исповедовать умеренные разновидности ислама, но одновременно могут появляться и малочисленные радикальные группы, как в нынешнем, так и в последующих поколениях мусульман, мигрировавших из Центральной Азии.  Как и в Британии, это будет происходить по причине и на фоне кризиса идентичности мусульман и под давлением обстоятельств, например, из-за несогласия некоторой частью мусульман действиями российских властей за рубежом или внутри страны.  Не думаю, что из-за этих рисков следует поднимать. При разумной и взвешенной миграционной политике и политике в отношении к мусульманам и другим конфессиям, все эти проблемы вполне сводимы к допустимому минимуму.


[1] Пресс-выпуск №2366, ВЦИОМ, 7.08.2013, http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=114341

[2] Подробнее об этом наследии см.: Alisher Ilkhamov, Iakubovskii and others: Canonizing Uzbek national history, Exploring the Edge of Empire: Soviet Era Anthropology in the Caucasus and Central Asia, ed. Florian Mühlfried and Sergey Sokolovskiy, Lit: 2012;  pp. 237-258.

[3] Марал Тажибаева, Долгая кочевка репатриантов домой, 12.01.2013, Средняя Азия в Интернете, http://centralasiaonline.com/ru/articles/caii/features/main/2010/01/12/feature-02

[5] Дмитрий Богоявленский, Перепись 2010: этнический срез,  http://demoscope.ru/weekly/2012/0531/tema04.php

[6] РИА Новости, 17 февраля 2010 г., http://ria.ru/society/20100217/209615404.html

[7] Данные готовятся к публикации.

[10] Vincent Cooper, The Islamic future of Britain, 13 June 2013 07:33  http://www.thecommentator.com/article/3770/the_islamic_future_of_britain

[13] Радио Свобода, 11.10.2010, http://www.svoboda.org/content/article/2187433.html

Leave a comment

Filed under Central Asia, Islam, Islamism, Labour migration, Muslim World, Muticuturalism, Nationalism, Population, Russia, Uzbekistan, Uzbeks

О союзе либералов с националистами и исламистами: уроки дискуссии вокруг фигуры Алексея Навального

                                                                             “Слушай, я тебе одну умную вещь скажу –  только ты не обижайся. Ты и она – не две пары в сапоги.”

Рубик Хачикян, «Мимино»

Споры вокруг фигуры российского харизматического блоггера и оппозиционера Алексея Навального, который был 18 июля 2013 г. осужден на пять лет по сфабрикованеному против него делу о коррупции, но выпущен на свободу до решения аппеляционной инстанции, имеют определенное отношение к Центральной Азии, в частности Узбекистану и Таджикистану. Не только потому, что он поднимает вопросы трудовой миграции из Центральной Азии. Если в России копья ломаются вокруг вопроса о том, как либералам следует относиться к националистам, то в Центральной Азии, населенной преимущественно мусульманами, ребром стоит аналогичный вопрос об отношении либералов к социальному и политическому исламу и участию исламистов в политической жизни.

Прежде всего о Навальном. Некоторые представители либеральной интеллигенции обвиняют его в национализме. Вспоминают его ляпы и неприличные высказывания в националистическом духе и его участие в «Русских маршах», ежегодных шествиях националистических движений. Часть либеральной общественности видит в тех высказываниях и поступках чуть ли не проявления фашизма. Но сам Навальный видит в своем участии в тех маршах попытку направить их участников на решение реальных с его точки зрения проблем коррупции и неконтролируемой миграции. Действительно, имеющиеся ролики на youtube свидетельствуют о том, что говорил он там преимущественно на темы коррупции в высших эшелонах власти.

Часть цитируемых высказываний, приписываемых ему, еще предстоить верифицировать. Но даже если он это говорил, необходимо выяснить, оговорки ли это или его принципиальная позиция и часть его текущей политической платформы.  Критерием того, является ли это просто ляпом или осознанной позицией, является частота националистических высказываний в его публичных речах.

Сам я спорадически отслеживал его деятельность, начиная с конца 2011 – начала 2012 гг., когда он собственно обратил на себя внимание далеко за прелами своей активистской тусовки и за пределами России. С тех пор я не встречал в его высказываниях ничего скандального, хотя его заигрывания с националистами продложались и речь его довольно часто содержала довольно таки сильные выражения в отношении своих оппонентов. Он пытался убедить, что за движением националистов стоят легитимные опасения части населения относительно оккупирования трудового рынка пришельцами из южных государств и что эти опасения следует адресовать рациональным образом, особенно если оппозиция хочет расширить свою социальную базу. А что касается националистического радикализма, то это, по его мнению, следствие того, что правительство замалчивает реальные проблемы и не принимает мер по их решению.

Другими словами, он пытался вычленить из движения националистов относительно вменяемый электорат, аналоги которого существуют сегодня в развитых демократиях и представлены партиями правого толка.  Именно в таком легитимном качестве он видит в этих движениях силу, которую следовало бы привлечь к участию в широком фронте сопротивления против путинского режима.

И в этом подходе действительно имеется свое рациональное зерно. Если оппозиция в ее противостоянии сильной авторитарной власти, опирающейся на репрессивный аппарат и поддержку коррумпированно-корпоративных сил, хочет добиться мобилизации широких масс, она должна смириться с тем, что в рядах объединенного фронта будут представлены течения, с которыми либералы не разделяют вглядов. Конечно, для такого объединения должны быть соблюдены определенные условия и ограничения. Прежде всего, в объединенный фронт не должны допускаться откровенные отморозки, скинхеды и расисты. Но надо иметь в виду, что не все выступающие против неконтролируемой трудовой миграции, являются расистами. Здесь имеют место разные оттенки, разная степень радикализма и их следует учитывать. Проведем аналогию с Британий, где имеется разница между откровенно расистской Лигой защиты Англии (EDL), крайне правой, но официально зарегистрированной Британской национальной партией (BNP) и чуть более респектабельной, но все же остающейся ультра-правой, Партией независимости Великобритании (UKIP). Все они выступают за ужесточение миграционную политики. Даже внутри правящей Консервативной партии есть различие между центристами и правым крылом. Последнее тоже выступает за ограничение трудовой миграции. И эта тенденция ужесточения линии в отношении мигрантов особенно усилилась в последнее время, вслед за некоторым поправением электората.

Второе условие – это позрачность взаимотношений внутри коалиции: мы знаем, с кем объединяемся, на каких условиях, но при этом мы стоим на своих собственных принципах и не меняем их в угоду партнеров по коалиции. Вместе с тем, мы находим поле общих интересов и объединяемся только в рамках этого поля. Этим полем в настоящих условиях является противостояние авторитарному режиму, который способен расправиться с каждым из недовольных поодиночке, но которому трудно иметь дело со всеми недовольными сразу, особенно если те объеденены. Принцип «разделяй и властвуй» был и остается главной стратегией авторитарной власти в отношении нежелающих смириться с деспотией.

В условиях развитой демократии либералам не по пути с националистами ни при каком виде, и чаще всего последние оказываются в маргинальном меньшинстве на политической арене. В Британии даже консерваторы держат дистанцию от упомянутой выше UKIP и не помышляют о создании коалиции с ней. Напротив, здесь, как и в другой развитой демократии, действует закон таготения к политическому центру. Во время выборов он воплощается в статистическом законе нормального распределения, в соответствии с которым голоса избирателей концентрируются вокруг некоей медианы между обеими сторонами политического спектра. За контроль над этим пятачком собственно и идет борьба между основными партиями. Некоторым отклонением от этого правила является рост популярности ультраправой партии “Национальный фронт” во главе с Марин Ле Пен, наюлюдаемый во Франции, а  также ультраправой Партией свободы во главе с Гертом Вилдерсом в Голландии. Но успех этих партий является скоре всего исключением из общего правила. По крайне мере, любая партия, приходящая к власти в результате выборов, немедленно начинает дрейф в сторону центра, чтобы заручиться как можно широкой поддержкой своей политики.

По российским меркам, Навального врядли можно отнести к аналогам упомяннутых ультраправых партий. Он скорее стоит на позициях правого центра, хотя в его лексиконе в прошлом и наблюдались откровенно националистические нотки. Или же, его можно назвать умеренным националистом, но не более того. По этой причине либералы без особых проблем объединяются с ним, видя в таком объединении больше дивидендов, нежели издержек. Я бы назвал такую позицию прагматическим либерализмом, и не скрою того, что симпатизирую ей.

Можно ли здесь проследить аналогию с проблемой  взаимоотношения либералов с исламистами в мусульманском мире, в частности в Центральной Азии? Думается, что да. Возможен ли союз тех и других, или, как выразился бы Рубик-джан, являются ли они «двумя парами в сапогах»?  Считаю, что возможен, несмотря на страхи некоторых либералов и секуляристов, что с приходом к власти исламисты сразу введут шариат и отменят демократию. Но мы видим на примере Турции, Египта, Индонезии и Малазии, что эти опасения там не оправдываются, хотя 100-процентными демократиями их, конечно, не назовешь, а после военного переворота в Египте, вообще о наличии демократии говорить не приходится. После последних президентских выборов 2012 г., приведших к власти Мухаммеда Мурси, лидера Партии свободы и справедливости, которая  ассоциицируется с Братьями мусульманами, этого тоже не произошло. Если Мурси и совершил ряд роковых ошибок и неверных шагов, так это в сторону усиления своих собственных полномочий, а не  в сторону исламизации государственных институтов.

Несмотря на печальный конец, урок революции 2011 г. в Египте также поучителен: свержение режима Мубарака там стало возможным благодаря тому, что Братья мусульмане и либралы поначалу действовали в рамках одной коалиции. То же самое наюлюдалось и в других странах региона, где прокатились революции 2010-2011 годов.  Трагедия египетской революции заключается с том, что после получения мандата на выборах Мурси не сосредоточил свои усилия на расширении своей социальной базы, а наборот, сделал все, чтобы от него отвернулись либералы. То есть, он проигнорировал упомянутый выше закон движения к политическому центру, которому следуют в развитых демократиях: правые после прихода к власти дрейфуют влево, а левые – вправо, чтобы прочно занять позиции в центре. Поэтому ответственность за раскол египетского общества лежит на Мурси. Но и либералы в момент пика протестов против Мурси повели себя тоже не самым лучшим образом. Приветствуя военный переворот, они продемонстрировали отход от принципов демократии и верховенства закона, тем самым заведя страну в тупик. Братание либералов с военной хунтой только дискредитировало и тех, и других, а в итоге привело страну к национальному краху. Парадокс этой ситуации заключается в том, что поборниками демократии выступили теперь исламисты, а не либералы. Мы привыкли немного к другой терминологии, когда различают «демократов» и «исламистов». Сегодня политический спектр в мусульманском мире несколько изменился: умеренные исламисты сделали стратегический выбор в сторону демократии и ненасильственных методов политической борьбы, в то время как некоторые либералы, по крайней мере в Египте, поставили на союз в военными диктаторами и методы насилия как способ достижения своих целей.

Как же все эти последние события в мусульманском мире отражаются на наших центрально-азиатских делах, особенно в Узбекистане и Таджикистане, где подавляющее большинство населения – мусульмане? Учитывая то, что главной интригой текущего момента является конфликт не между сторонниками светского и исламского путей развития, а между авторитарным режимом и обществом, то создание широкого фронта общественных сил за трасформацию режима в относительно более демократическую систему, остается одним из главных на повестке дня.

При этом я не вижу причин, по которым исламистам запрещалось бы создавать свои политические партии и бороться наравне с другими силами за власть.  Принцип разделения государства и религии состоит не в запрете на политический ислам, а в недопущении исламизации государственных институтов и вмешательства государства в дела религии. Создание про-исламских политических образований полностью соответствует свободе ассоциации и ассамблеи, провозглашенной международным правом. Отметим, однако, что для создания союза  либералов и исламистов, имеются как свои основания, так и условия, которые должны быть соблюдены изначально.

Главным условием является приверженность всех сторон принципам демократии и гражданских свобод. Остальные условия вытекают из этого главного. Поэтому союз с экстремистами типа Хизб ут-Тахрир исключается априори, по простой причине: они не признают демократии, хотя и пользуются сами ее плодами. Да и сами они отвергают возможность свого участия в парламентских и президентских выборах, видя в этом принятие правил игры, якобы чуждых исламу.

Далее, стороны должны договориться о принципах конституционного устройства после установления демократического устройства и проведения свободных выборов. Это означает, что исламисты должны дать обязательство в том, что не будут насаждать шариат после получения большинства в парламенте или контроля над президентским обществом, не будут демонтировать институты демократии. С другой стороны, либералы должны дать обязательство в том, что признают мандат исламистов, если за тех проголосует большинство населения.

Некоторые сразу возникнут со своими сомнениями о том,  а можно ли вообще доверять исламистам и верить в их обещания. Сомневающиеся полагают, что за прагматическим решением исламистов участвовать в выборах у тех имеются скрытые намерения (hidden agenda) и что их конечная цель – это построение исламского государства.

Одако если взглянуть на эволюцию Братьев мусульман, то мы увидим, что начиная с 70-х годов прошлого столетия эта оранизация неуклонно двигалась в сторону политического центра, сначала отказываясь от насильственных методов политической борьбы, затем – от лозунга «решение [всех проблем] – в исламе» (Solution is Islam), и наконец, делая ставку на участие в демократическом процессе. Внутри Братьев всегда шла борьба между радикальным и умереннным крыльями. Будучи в тюрьме во второй половине 50-х годов, лидер Братьев мусульман  (с 1949 по 1972 год) Хасан ал-Худайби пишет трактат «Проповедники, но не судьи» (Du’at la Qudat), опубликованный намного позже, в  1977 г. Многие видят в этой мало кому известной работе полемику с радикальными взглядами другого члена Братьев мусульман Сайида Кутба, которого режим Гамал Абдель Нассера казнил в 1966.  Хотя взгляды Кутба, представленные в его произведении «Вехи на пути» (Ma’alim fi al-Tariq), получили популярность среди исламских радикалов,  линия Худайби стала генеральной для Братьев мусульман. Поиски возможностей участия в демократическом процессе стало для них приоритетом, достаточно органичным и естественным с точки зрения их взглядов и политической платформы.

Хорошо, но тогда либералы могут пожаловаться на то, что в условиях мусульманского общества им никогда не видать перспективы получения власти путем выборов, что мол исламисты будут всегда в выигрышном положении и диктовать свои условия либералам и всему обществу.

Это не совсем так, если учитывать долговременную перспективу и упомянутый закон смещения к политическому центру, который начинает работать в стабильных условиях электоральной демократии и гражданских свобод.

Чего не хватает либералам и сторонникам светского развития общества, так это понимания того, как будет происходить постепенная трасформация общества и государства, как только заработают демократические правила игры. Им, либералам, порой просто не хватает запаса терпения.

Но одного терпения тоже недостаточно. В процессе указанной постепенной транформации, первыми, кто воспользуется ее плодами, могут стать исламисты. В этот момент у них может возникнуть соблазн закрепить свой успех путем закручивания гаек и наступления на гражданские права, особенно в неизбежных кризисных ситуациях, как это мы наблюдаем в Турции. Без этих свобод суть демократии будет выхолащиваться, и чтобы не допустить этого, либералам следует настроиться на перспективу долгой ненасильственной борьбы и даже к конфликту с властью. Пример такой борьбы нам продемонстрировали либералы в Турции.  Они не спустили властям наступления на гражданские свободы, но в то же время благоразумно не перешли грань  дозволенного, не призвали военных придти к ним на помощь.  Размежевание либералов и исламистов в Турции –  это тоже нормальный, вполнее закономерный  процесс, но он набирает силу уже в условиях, приближенных к стабильным нормам и процедурам демократического процесса.

Можно говорить о том, что Египет нам демонстрирует проблемы и наличие подводных камней начального периода демократической трансформации, а Турция – ее более поздний этап.

В зависимости от указанных этапов и следует решать вопрос о том, что является приоритетом, союз либералов и исламистов, или размежевание, и на каких условиях.

Если резюмировать сказанное выше, то суть предложенного анализа сводится к следующему:

  1.  Главным движущим конфликтом текущего момента в странах Центральной Азии, особенно в Узбекистане, Таджикистане, Туркменистане и Казахстане,  является противостояние авторитарного режима с гражданским обществом.
  2. В этих условиях союз либералов и умернных исламистов (в России умеренных националистов) не только возможен, но и необходим, что справедливо прежде всего для Узбекистана и Таджикистана.
  3. Создание про-исламских политических организаций, их участие в публичной политике легитимно и отвечает нормам международного права, при условии, если эти организации отказываются от насилия и призыва к насилию.
  4. Условием коалиции либералов и исламистов является нерушимость принципов и устоев демократии и гражданских свобод.
  5. В период после первых свободных выборов вероятен приход исламистов к власти.  При этом они, получив бразды правления в свои руки, должны сразу добиваться национального консенсунса посредством компромиссов, в целях консолидации политического центра, а либералы – уважать выбор народа.  На этом первом этапе крайне необходимо достижение общественного договора как основы стабильного продвижения вперед.
  6. На последующих этапах, по истечении мандата первых и вторых выборов, может возрасти напряженность между исламистами во власти и либеральным гражданским обществом в оппозиции. Гражданское  общество должно будет наращивать свое давление на власть с целью недопущения ее сползания в сторону автортитарного государственного устройства. Одновременно, либералам следует преуспеть в расширении своей собственной социальной базы, чтобы добиваться мандата на выборах.

Вся эта теоретическая конструкция носит по отношению к Центроальной Азии весьма условный характер, поскольку мы здесь не наблюдаем ни аналога Братьев мусульман, ни достатчоно сильной либеральной партии. Политическое развитие здесь может пойти по пути реформ сверху, по примеру «азиатских тигров». Возможно, этот путь был бы более препочтителен, менее чреватым социально-политическими катаклизмами с эксцессами насилия, которые мы наблюдаем в арабском мире. Но у меня имеются сомнения в том,  что нынешняя элита, погрязшая в коррупции и конформизме, способна реализовать этот шанс.  Если она его упустит (весьма вероятно), то альтернатив двум другим вариантам, а именно продолжающейся стагнации или же арабскому аналогу событий,  я не вижу.

(Эссе представляет собой исключительно персональную точку зрения автора)

Leave a comment

Filed under Alexey Navalny, Arab spring, Authoritarian regimes, Central Asia, Civil Society, Democracy, Development studies, Egypt, Islam, Islamic movements, Islamism, Liberalism, Muslim World, Nationalism, Political Philosophy, Politics, Religion, Russia, Turkey, Uncategorized, Uzbekistan

Таксим vs Фатих: два мира, одно общество?

События в Турции демонстрируют нам тот раскол общества, который уже имеет место или неминуем для многих мусульманских стран, особенно тех, которые  находятся в зоне влияния Европы. Сюда я бы отнес не только Турцию, но и весь Ближний Восток, Северную Африку и нашу Центральную Азию. В чем выражается раскол и причем тут Европа?

Некоторые комментаторы уже отметили разделение турков на белую и черную кость, по нашему – Ак суяк и Кора суяк. Эрдоган утверждает с гордостью, что он из числа “черных”, то есть из простого народа, который естественно в большинстве. Своего рода “большевик”. Противостоит же большинство представителям «белой кости», то есть образованному среднему и аристократическому классам. Проблема последних в том, что они были бенефицарами и социальной базой прежних полувоенных режимов и хунт, и из-за этого утеряли немного в плане легитимности в глазах простонародья.

Посетив совсем недавно (в феврале) Станбул, я прошелся по двум районам, Таксиму и далее  по улице Cumhuriyet , и  Фатих, и поразился контрасту между ними (фото, которые я сделал в обеих местах, прилагаются).  Таксим был и остается магнитом для цивильной, современно настроенной  молодежи. По вечерам там, по пешеходной зоне вдоль улицы Cumhuriyet, дефилируют толпы молодых людей. Я воспринял это народное гуляние не только как развлечение, но и как своего рода демонстрацию, без шума и лозунгов, показывающую, кто они такие – ничем не отличающиеся от европейцев.  Атмосфера чуть ли не богемная и местная молодежь сливается с толпами туристов, по сторонам – магазины с вывесками известных европейских торговых домов, множество кафе и ресторанов. Словом, не отличишь от Челси или Елисейских полей.

Taksim. Photo 1

Taksim. Photo 1

Taksim. Photo 2

Taksim. Photo 2

Фатих же мне напомнил Сталинград  43-го года, своими развалинами и убогостью. Это безусловно цитадель бедности, причем воинствеенной бедности, которая черпает свое достоинство в религии.  Обитатели района не обращают внимания на развалины и выглядят вполне увереннными в себе.    Потому что они и партия едины. Под партией имеется в виду правящая Партия справедливости и развития (ПСР).

Fatih. Photo 1

Fatih. Photo 1

Fatih. Photo 2

Fatih. Photo 2

Fatih. Photo 3

Fatih. Photo 3

Однако в целом по стране реальность, конечно, гораздо сложнее, чем эта би-полярная картинка. Хотя бедные и малообразованные слои слои и составляют социальную базу ПСР, согласно Хакану Явузу, турецкому исследователю, в настоящее время преподающему в американском университете штата Юта, костяком социальной базы ПСР является не беднота, а малый и средний бизнес класс из Анатолийской глубинки, возникший в условиях господства Станбульской аристократии, но со временем нарастивший свои экономические и политические мускулы. Среди них тоже немало образованных, но преимущественно тех, кто из простых семей и закончил обучение в школах и колледжах, спонсируюмых благотворительными фондами нурчистов и Фетхуллы Гулена. Эти благотворительные фонды дают возможность детям из бедных семей получить качественное образование. Особенностью последнего является сочетание светского образования с факультативными кружками по изучению Корана, таким образом ненавязчиво вовлекающими студентов в социальные сети исламской ориентации.

Если светское образование в этих школах открывало путь для профессиональной и бизнес карьеры, то исламское образование обеспечивало лояльность и гарантировало “крышу” после завершения обучения. Таким образом, в течение лет кропотливой работы был создан упомянутый костяк ПСР, ставший на определенном этапе требовать места под солцем. И это место можно было получить, потеснив позиции старой городской аристократии.

В этом частично и заключается конфликт двух поколений бизнесменов и политиков. Одно из них ассоциировано с прежними кемалистскими режимами. Второе – с партиями исламско-консервативной ориентации, ре-инкарнировавших на последнем этапе в ПСР.  Теперь, когда новое поколение захватывает командные высоты в экономике, особенно в строительном бизнесе, говорить о ПСР как партии «черной кости» было бы большой натяжкой. Такой же натяжкой является утверждение о том, что протестующие представляют «белую кость» и якобы хотят возврата к временам кемалистских режимов. Сам факт того, что в их ряды протестующих влились левые профсоюзы, тоже заставляет подкорректировать биполярную картинку.

Также мифом является и то, что ПСР и сообщества, ассоциированные с ним, монолитны и лишены внутренних напряжений.  Приведу пример.

Несколько лет назад, занимаясь историей и современным состоянием исламских благотворительных фондов, я посетил, с исследовательской целью, Турцию и Египет и имел там ряд встреч с людьми, ассоцированными с этими фондами. В  Турции это были представители нурчистов (последователи богослова Саида Нурси) и сети Фетхуллы  Гулена (обе сети близки друг к другу). Я даже раз посетил их масовый митинг в одном из культурных центров Станбула. Что  меня поразило, так это то, что молодые люди из этой сети, с которыми я общался и которые пытались в тот период развернуть свой издательский бизнес, жаловались мне, что старшие не дают им возможности для роста и продвижения. Ну, чем  не дедовщина? Так что недовольство молодежи и конфликт поколений имеет место даже внутри самих социальных сетей ПСР, нурчистов и гуленистов.

О чем это говорит?  Видимо о том, что эти сети, как и большая часть турецкого общества, еще находятся под влиянием патриархальных ценностей и уклада, где верховные позиции занимают старшие по отношению к молодым и мужчины по отношению к женщинам. В этом и состоит особенность социально-культурной среды, в которой формировались и до сих пор существуют ПСР и аффилиированных с ней группы и сообщества. Эта патриархальное общество также является  питательной средой ислама консервативного толка. Надо признать, что в Турции это далеко не салафистский, а вполне умеренный ислам, уживающийся с современными веяниями и ценностями. Нурчисты и гуленисты, также как и ПСР, – далеко не экстремисты, но если общество ослабит контроль за ними, те могут деградировать до худших форм патримониального авторитаризма, какой мы наблюдаем в Узбекистане и других странах Центральной Азии. Эрдоган уже заговорил на языке каримовых, понося твиттер и зачисляя своих оппонентов в экстремисты. И это является опасной тенденцией.

Но будем справедливы и объективны: Эрдоган еще далеко не Каримов. Вспомним, как узбекские власти отреагировали на протесты в Андижане. Разница все-таки есть и она существенна. Поэтому, когда Эрдогану подрисовывают адольфовские усики, это все таки следует считать предупреждением, в какую сторону он эволюционирует, а не его адекватным имиджем.

Всех, конечно, волнует вопрос, что будет дальше, выживут ли гражданские свободы в Турции на фоне ползучей исламизации и патриархиазизации общества и общественных институтов? Я бы смотрел на вещи с осторожным оптимизмом, по трем причинам.

Во-первых, мы наблюдаем в стране подъем цивильного гражданского общества. Протестующие не боятся властей и настроены защищать свои права и свободы. Пока эта часть общества еще не образует большинства, и на выборах ПСР может опять набрать нужное ей количество голосов. Но время все таки работает на противников сползания страны в болото патримониального авторитаризма. Все таки идет процесс урбанизации, и для все большей части общества образование становится более доступным. А этот процесс способствует идивидуализации и формированию индивидуального самосознания.

Во-вторых, сказывается близость Европы. Многие в Турции хотят жить, не хуже чем в Европе. А кто из нас в Центральной Азии не хочет того же? Образ Европы у них перед глазами, они там часто бывают, учатся, работают, а следовательно хорошо осведомлены о том, как там функционируют институты, какими правами и свободами пользуется население. Идет процесс проникновения “европейских” ценностей, и этот процесс остановить трудно. В Турции это просто невозможно – она почти часть Европы.

В-третьих, надо иметь в виду, что Турция – это клиенталистское государство. Ее патрон – США, и в американской администрации, особенно при Джоне Керри, не в восторге от того, как станбульская полиция круто обошлась с протестующими. Ни США, ни Европа не купились на ссылки Эрдогана на некие экстремистские или террористические элементы среди протестующих. Позиция Евросоюза также важна. Введи он санкции в наказание от отхода ПСР от курса на свободное гражданское общество, Турции мало не покажется. Как следствие, ее звезда даже на Ближнем Востоке, где она притязает на лидерские позиции, тоже быстро померкнет.

Поэтому, что бы Эрдоган ни говорил с трибуны, какие бы не демонстрировал политические бицепсы, пространство для маневра у него не велико.

Какие же уроки мы можем извлечь для Центральной Азии, где ребром стоит вопрос об отношению к исламу и где исламофобия парализовала разум лидеров наций. Конечно, путь, который выбрал Каримов, подавляя свободы и сажая по малейшему подозрению в принадлежности к “неправильному” исламу, ведет в никуда. Мы видим на многих примерах, что там, где жестче ущемлялись свободы (Египет, Ливия), взросли мощные ростки салафизма. Там, где была хотя бы полу-демократия с ограниченными свободами, а таковыми были и остаются Турция, Малазия, Индонезия, мы имеем гораздо более умеренные варианты исламизма, которые вполне уживаются с нормами демократии, хотя без конфликтов не обходится.

Несколько лет назад академики и политики ломали копья в споре о том, что может произойти, если в мусульманском обществе дать свободу и допустить исламистов к участию в выборах. Одна сторона утверждала, что с приходом исламистов к власти путем выборов, те сразу отменят демократию и утвердят шариат в качестве конституции. Элементы шариата действительнот утвердили в Иране, но там исламисты пришли к власти насильственным путем, свергнув Шаха. В Турции такого явного регресса не наблюдается. ПСР третий раз переизбралась в ходе достаточно свободных парламентских выборов. В стране действует реальная оппозиция, нет ограничений на интернет. Хотя далеко не все так безоблачно – большое количество журналистов сидят в тюрьмах, суды утеряли часть даже той независимости, которую они имели при прежнем режиме.  То есть, картина достаточно противоречивая.

Вывод:  практика доказала, что ислам и демократия могут сосуществовать и уживаться друг с другом, но это сосуществование не дается просто так, без борьбы. Если гражданское общество будет оставаться пассивным, ползучая патриархализация может обесточить и вытеснить демократические институты. Турецкие участники протеста демонстрируют нам, как следует бороться за гражданские ценности и свободы. Именно в этом я вижу подлинно турецкую модель, которую нам непременно следует перенять и привить в условиях Центральной Азии.

Leave a comment

Filed under AKP Patry, Anthropology, Authoritarian regimes, Central Asia, Civil Society, Development studies, Ethnography, Europe, Governance, Islam, Justice and Development Party, Neopatrimonial regimes, Neopatriomonialism, Political Philosophy, Political sciences, Politics, Religion, Social research, Social Sciences, Social theory, Turkey, Uzbekistan

«Старухи» Геннадия Сидорова: фильм о добре и сострадании. И о других важных вещах.

Посмотрев «Старухи» Геннадия Сидорова (спасибо Наргизе за копию), был немало удивлен. Давно не смотрел таких хороших российских фильмов.  В целом,  за некоторыми исключениями, российский кинематограф постсоветского периода – это полоса посредственности. И это несмотря на свободу творить, которую художники получили с развалом СССР. Начинаешь сомневаться в том, а нужна ли она им эта свобода, чтобы достигать свободы внутренней и создавать  шедевры.  Жаль, что преждевременная кончина подкосила творческую судьбу режиссера. Где теперь режиссеры, подобные ему?

«Старухи» – это, в моем прочтении, конечно, фильм о сострадании и доброте. Сам фильм добр и одновременно жесток в  своем диагнозе современного российского общества.

Воплощением ожесточения и озлобленности довольно значительной части российского общества является один из героев, Федька, майор танковой части. Сначала он представляется добрым малым, заботящимся о старухах в заброшенной деревушке, откуда видать давно уехали молодые да померли старики. Но с развитием событий он предстает пьяницей, жестоким к своим подчиненным и своей жене.  Не таким ли был и полковник Будалов, запытавший чеченку до смерти?

Наоборот, старухи сначала показали себя с неприглядной стороны, в своих разговорах перемывая косточки приезжим мигрантам и фактически, конечно, не желая того сами, провоцируя слабоумного Миколку к поджогу дома, где поселились пришельцев.   Но после того, как приезжая узбекская семья становится погорельцами, старухи вдруг преображаются и демонстрируют лучшие черты русского этоса, доброту и сострадание.

Наименее разработанной в фильме является образ узбекской семьи. Есть в фильме ряд досадных ляпсусов, который бросаются в глаза любому, знающему жизнь Центральной Азии.  Во-первых, непонятно это узбеки или таджики. Говорят между собой по-узбекски (причем одна из них на ломанном узбекском), а песни поют на таджикском.  Старик, отец семейства, читает намаз вслух и очень громко, что является нонсенсом. На самом деле он произносит он озан намаз, призыв мусульман на молитву, который произносится с минаретов в условное время. Вся эта этнографическая экзотичность (в духе ориентализма), которую намеренно наводит режиссер, конечно, рассчитана на среднего российского зрителя, который мало смыслит в традиционной жизни узбекского или таджикского общества.

Что является действительно реалистичным в описании узбекской семьи, так это типичная для наших земляков неутомимость и энергия, с которой они устраивают снова и снова свою жизнь, принося при этом новое дыхание в российскую глубинку. И это несмотря на то, что против них казалось ополчились их собственное государство (непонятно, они являются обычными трудовыми мигрантами или беженцами-религиозниками) и часть российского общества.  В этом смысле фильм звучит укором тем в России, кто любит повторять: «понаехали тут эти черные». Так в начале рассуждали и старухи.

Несмотря на имеющиеся натяжки, фильм смотрится на одном дыхании и даже, в своих заключительных кадрах, достигает эффекта катарсиса, что довольно редко кому удается из режиссеров.  Не понятно поэтому, почему его в России пустили в ограниченном прокате.  Кого-то или чего-то испугались? Почему бы не показать его на одном из центральных телеканалов? Эффект бы отрезвляющим для тех, кто нагнетает анти-иммигрантскую истерию.

Leave a comment

Filed under Arts, Central Asia, Cinematography, Culture, Labour migration, Russia

Опубликована турецкая версия моей статьи об узбекской идентичности

В Стамбуле вышел турецкий адаптированный перевод моей статьи «Археология узбекской идентичности», в сборнике под редакцией турецкого профессора Гонула Пултара. Вот выходные данные

“Özbek Kimliğinin Arkeolojisi”, Ed. Gönül Pultar, Ağır Gökyüzünde Kanat Çırpmak: Sovyetsonrası Türk Cumhuriyetlerinde Kültürel Kimlik Arayışı ve Müzakeresi, Istanbul: Tetragon, 2012, pp. 185-236.

Оригинал этой статьи впервые был опубликован на русском языке в 2002 г. в сборнике «Этнический атлас Узбекистана», (под ред. А. Ильхамова и Л. Жуковой,  Ташкент: ЛИА <Р. Элинина> и Институт Открытое Общество – Узбекистан).  С текстом этой статьи можно ознакомиться на сайте Fergananews.com:

Часть 1-я. http://www.fergananews.com/club/detail.php?id=77

Часть 2-я. http://www.fergananews.com/club/detail.php?id=78

 Публикация как самого «Этнического атласа», так и моей статьи, вызвало резонанс. Так, по указанию из узбекского правительства газета «Правда Востока», являющейся органом Кабинета министров Узбекистана, опубликовала  в двух своих февральских номерах (2004 г.) разгромную статью, подписанную двумя учеными из Института истории Узбекистана. Один из них, Ш. Камолиддин, назвал мою статью, наносящей «вред узбекскому народу» (я чуть позже выставлю отсканированную копию той газетной статьи).

Эта дискуссия, инициированная узбекскими историками, была подхвачена российским журналом  «Этнографическое обозрение». Его первый номер 2005 г. был целиком отдан этой дискуссии под редакцией московского антрополога Сергея Абашина. Словоp дали как К. Камолиддину и мне, так и ряду других российских и международных экспертов. Голоса относительно моей статьи «Археология узбекской идентичности» разделились на два лагеря, один осуждающий мою статью, другой в принципе поддерживающий мою позицию. Все эти статьи также доступны для чтения на сайте Fergananews.com: http://www.fergananews.com/club/main.php

Чуть позже эта дискуссия получила свое продолжение, уже под редакцией французского политолога М. Лаурель, на страницах другого российского журнала Ab Imperio (№4, 2005). В дискуссии принял участие, помимо редактора и самого меня, ряд российских и зарубежных ученых.

А чуть раньше, в 2004 г. «Археология …» вышла в английском переводе в британском академическом журнале. Вот выходные данные:

“Archaeology of Uzbek Identity”, Central Asian Survey (December 2004), 23 (3-4), 289 – 326.

Упомянутая выше дискуссия в журнале «Этнографическое обозрение» заинтересовала журнал Anthropology & Archeology of Eurasia , который полностью ее перевел и опубликовал, включая мою статью, при этом сопроводив эту публикацию своим комментарием (Anthropology & Archeology of Eurasia, Spring 2006, Vol. 44 No. 04).

Таким образом, статья «Археология узбекской идентичности» была издана пять раз, два раза в русском оригинальном варианте, два раза на английском и наконец, на турецком.

 *   *   *

К слову, тему национализма и национальной идентичности, рассматриваемой как политический ресурс, я продолжил в следующих статьях:

“Post-Soviet Central Asia: from nationhood mythologies to regional cold wars?” Irina Morozova, ed., “Towards Social Stability and Democratic Governance in Central Eurasia: challenges to regional security”. Amsterdam: IOS Press, 2005, p. 82-102.

“National Ideologies and Historical Mythology Construction in Post-Soviet Central Asia”, Paolo Sartori and Tommaso Trevisani, Ed., Patterns of Transformation in and Around Uzbekistan, Diabasis: Emilia, 2007, pp. 91-120.

“Iakubovskii and Others: Canonizing Uzbek National History”, ed. Florian Mühlfried and Sergey Sokolovskiy, Exploring the Edge of Empire: Soviet Era Anthropology in the Caucasus and Central Asia, Reihe: Halle Studies in the Anthropology of Eurasia, 2011, pp. 237-258.

Leave a comment

Filed under Anthropology, Central Asia, Ethnography, Historiography, History, National Identity, Nationalism, Political Philosophy, Politics, Social research, Social Sciences, Soviet Union, Uzbekistan, Uzbeks

My new article published, this time on historiography

“Iakubovskii and Others: Canonizing Uzbek National History”, ed. Florian Mühlfried and Sergey Sokolovskiy, Exploring the Edge of Empire: Soviet Era Anthropology in the Caucasus and Central Asia, Reihe: Halle Studies in the Anthropology of Eurasia, 2011, pp. 237-258.

Full title, annotation and table of contents – download or print out:

Exploring the age of Empire contents

Leave a comment

Filed under Anthropology, Caucasus, Central Asia, Historiography, History, National Identity, Nationalism, Social research, Social Sciences, Soviet Union, Uncategorized, Uzbekistan

Uspensky Music School: Twilight of a Phenomenon?

The Uspensky Music School for Gifted Children in Tashkent may be dubbed a phenomenon of the musical arts in Uzbekistan, especially if you take into account the number of graduates who have gone on to become international celebrities in the world of music. Another reason to think about this phenomenon is the recent performance of the Uspensky graduate, pianist Lola Astanova, at New York’s renown Carnegie Hall. Lola’s gala concert, dedicated to the memory of Vladimir Horowitz, and part of a fundraiser for the American Cancer Society in New York on January 19, drew a full house.  The event was lent the prestige of luminaries in attendance, the likes of whom included TV star Donald Trump as master of ceremonies, and special guests such as musical theater diva Julie Andrews.  Judging from the press reports, audiences received Lola warmly, and music critics less so.  Not all the critics viewed Lola Astanova’s interpretations of Chopin and Rachmaninoff favorably, and many opined that the extravagant clothing and jewelry of the pianist overshadowed her musicianship.   Indeed, Lola both on stage and off draws attention to her appearance, which could easily pass for that of a supermodel.  Apparently, this is her and her manager’s (Misha Levintas) idea, to market her to audiences and the press by playing up a little eroticism and scandal. Her own website and YouTube channel  capitalize on it in promoting her. If Lola’s other former classmates chose their paths to success via the more traditional and tedious path of performing at international competitions, then Lola, it seems, has decided to first and foremost to win the attention of the press. And to some extent, she has succeeded.

Regardless, no one can deny that Lola’s performance was that of an expressive and emotional virtuoso. She would have not been invited to the legendary Carnegie Hall stage, the launching pad of many stellar artists from around the world otherwise.  In fact, not one of her classmates from the Uspensky School,  except  Stanislav Ioudenitch, has performed at Carnegie Hall.

The twenty-six year old Lola has lived in the US since she was 17, when she left Uzbekistan. Her piano teacher at Uspensky School was Tamara Popovich (who has since passed away), who taught many outstanding pianists. Some experts note Lola’s commitment to the traditions of the Soviet school and repertoire, which were the foundations of her early training — Chopin, Rachmaninoff, Scriabin… In fact, it is these same composers that you will often find in the repertoires of other Uspensky School graduates.

This school was founded in 1939 and in 1949 took its name from the Soviet musician and ethnographer Viktor Uspensky, a collector of musical folklore of the peoples of Central Asia; it is a truly unique institution, one of those around which the Soviet school of musical arts was formed and developed. The school’s fame continued from the Soviet era, and was known for its exceptional teaching staff.  The school became, along with the Tashkent Conservatory, the center for the selection and training of Uzbekistan’s young musical talents. Lola is not the only, nor likely the most outstanding of the graduates of the Uspensky School, as there are many others who have found international recognition. Among them there are Еvgenia Rubinova, who has won a number of prizes at international competitions; Eldar Nebolsin, winner of the Grand Prix de Santander Piano Competition in Spain and the prize for best performance at the Sviatoslav Richter International Piano Competition; Alexei Sultanov (who passed away at age 35), as well as another graduate of the Uspensky School,  Stanislav Ioudenitch, who both were the winners (in different years)  of the prestigious Van Cliburn International Piano Competition in Moscow among other competitions; Fazliddin Husanov, a graduate of a British musical college and who got a job teaching at the same place;  the pianist Ulugbek Palavanov  a true virtuoso  and even hero to the students of the school,  who won the Steinway Society Piano Competition in Berlin; Lolita Lisovskaya-Sayevich, who won a $7,500 prize at the Iowa Piano competition;  Vladlen Chernomor, who has become a permanent member of the Berlin Radio Symphony Orchestra; and a host of other talents, each of which has an outstanding story of their own.

In addition to all of the masters of musical performance from the Uspensky School, there are talented composers, such as Aziza Sadikova, who periodically has her work performed in various European cities, and Dmitriy Varelas, who now lives in Canada and has released four solo albums. Aziza and Dmitriy, like many other graduates of the school, come from well-known families of professional musicians. She is the student of another interesting composer, Dimitry Yanov-Yanovsky, known for his tireless work organizing the Tashkent International Festivals of Contemporary Music Ilkhom-XX held from 1996 to 2006.  The tradition of this festival, however, was broken by the Uzbekistan authorities despite the fact that international donors were ready to finance this initiative and that it drew the attention of the world music community, including world famous musicians such as Yo-Yo Ma.

Today, however, the Uspensky School has seen better times.  The best teachers have either left the country or passed away. Those remaining, still highly professional, must subsist on a monthly salary of no more than US $200, which is barely enough to make ends meet. After graduating from the school, students, as a rule, would continue their studies at the Tashkent Conservatory, after which they would have to face the problem of employment. In the entire country, there is only one national symphony orchestra, as well as one chamber orchestra, Turkiston, and one ensemble of academic music Omnibus. Of course, they cannot accept all of the graduates of the Conservatory. Therefore, a considerable number have to leave the country, joining the flow of emigrants in search of better opportunities abroad to continue to study and achieve their success. They usually go to Russia or to the West. The school’s unofficial site, created by graduates themselves, registers the location of 62 of these graduates. 12 of them now live in Russia, 10 in the US, six in Germany, four in Israel, etc… Among them only eight have remained in Uzbekistan. But in reality, many more have left Uzbekistan.

The decision to leave the country is not only due to economic factors, but also the decline that has prevailed in the country following the collapse of the Soviet Union, including in the country’s cultural life. Though popular music is rapidly developing in Uzbekistan, performers and composers of serious musical art forms (classical and contemporary) are not in high demand. The decline of Uzbekistan’s cultural sector can be attributed to the desire of the country’s leadership to spread its conservative and patriarchal system and its wary attitudes towards all cultural influences from abroad, especially from Europe. It has not yet completely eliminated everything associated with European culture, and this is largely due to the support to diplomatic missions accredited in Tashkent, as well as the reluctance of the country’s leadership to look too heinous in the eyes of the rest of the world.

Attempts by the authorities to destroy what remains as a symbol of the presence of Russian and European cultures, has led to a certain discomfort among the Russian speaking populations of Uzbekistan, which include quite a few Uzbeks,  in particular those who represent the cultural elite, and these cultural legacies. In the country, people have not yet forgotten the burnings of Russian books taken off the shelves of libraries, which the authorities sanctioned in the early 90s. Among  other more recent events triggering another wave of emigration was the murder of the director of the well-known avant-garde Ilkhom Theater, Mark Weil; the ruthless clearing of century-old plane trees (chinara) in Amir Timur Square, that used to be perhaps the most comfortable spot in the capital; the campaign lead by the State TV against rock music and rap.

The impulse to leave the country arises from the soulless and bureaucratic decisions that the country’s leadership has taken to manage the country’s cultural sector. In 2011, the government took a decision to merge  the Uspensky School with another musical school, the Khamza Musical College. This decision did not take into account the differences in the profiles of the two schools and was likely meant to economize on funding for culture and downsize the teaching staff. As a result, tension arose between the staffs of the two schools, and was compounded by the corruption of the joint leadership of the school. It later was discovered that the school’s funding from the state budget was embezzled. The blame was pinned on a young deputy director for instruction at the school, and according to the press, unable to bear the shame, he committed suicide, while the other school officials, who had close connections with the state, remained in their positions with impunity.

Of course, Uzbekistan will not stop producing new talent in the fields of science and culture, as evidenced by a new generation of rising stars in the performing arts that includes Laylo Rikhsiyeva, Nuron Mukumi and Kamila Garipova. But what awaits them in Uzbekistan? Will they too leave the country like the talents before them? And will the current system prevailing in the country ensure the preservation and cultivation of the creative potential of the country? This is a rhetorical question, given the fact that many higher education graduates work as janitors and laborers at construction sites in Russia in order to make ends meet, and many graduates of the Uspensky School have had to abandon music altogether in their quest for subsistence. It is gratifying to know that some of the graduates of the Uspensky School still manage to achieve success and use their talents, even if it is outside of the country. At least their talents are not wasted.

But what will the country itself gain from their talents, except for pride in the achievements of their compatriots? And is it worth it to continue funding the Uspensky School, knowing in advance that the best of its graduates will leave the country in search of success and a happy life.  The country’s leadership must consider this dilemma, as other developing countries in the world do, facing the issue of brain-drain. How to address this challenge? If they go the way of more cuts in funding, it will only exacerbate the decline of the country and its isolation from the rest of the world. The country will become a backwater, a remote and forgotten province. It would be more difficult, and probably would be more productive to create conditions in the country which on the one hand would provide greater creative freedom and cultural pluralism, and on the other, would cultivate the public with culture and tastes that strives for more than simple bubble-gum popular culture and pop music. Fine arts have always been, and remains predominantly a value of the middle class the formation of which is therefore critical for the preservation of Uzbekistan’s musical culture.

3 Comments

Filed under Arts, Culture, Music, Uspensky Music School, Uzbekistan